Катя Ткаченко - Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

Я тушу сигарету и иду в туалет, руки и ноги все еще в пупырышках, ползающие мурашки, неприятно покусывающие тело.

Сажусь на унитаз и чувствую, как мне сразу становится легче, переполненный пузырь освобождается, такое же чувство невероятного счастья, как утром у Седого.

Вчерашним утром, скоро будут сутки, как я ношу в себе его кубик.

И скоро почти два часа, как этот кубик — в нем.

Я смотрю на свои ноги и вдруг понимаю, что завтра утром мне придется их брить.

Черные волоски то тут, то там — еще совсем коротюсенькие, но от этого не менее отвратительные.

Отвратительные черные точечки. Черные и жесткие.

Женщины с волосатыми ногами вызывают у меня отвращение, хотя есть женщины, которые никогда их не бреют.

Одна такая попадается нам на платформе метро, пока он ждет поезда.

Хорошо видны черные волосы за плотно обтягивающими ноги колготками.

Волосы лежат странными спиральками, будто она сделала им укладку.

Я предпочитаю, чтобы мои ноги были гладко выбриты и завтра утром надо будет этим заняться.

Когда он уйдет на работу, хотя теперь я понимаю, что он может сделать совсем другое.

Оставить машину на стоянке, а сам сесть в автобус, и затем перепрыгнуть в метро.

Прыг–скок, осторожно, двери закрываются.

Я выхожу из туалета и иду в ванную — вымыть руки.

Я всегда и после всего мою руки, так меня воспитали с детства.

Мыть руки и чистить зубы, минимум два раза в день. Утром и вечером.

Снотворное уже начало действовать, меня качает, будто я опять хлебнула коньяка.

Только голова вдруг стала легкой. Необыкновенно легкой, вся тяжесть куда–то прошла.

Если я сейчас доберусь до кровати, то усну сразу же и так и не узнаю, куда это мы с ним едем.

В метро, напротив центральной двери, которая только что закрылась.

Поезд проезжает освещенную платформу и скрывается в темном тоннеле.

Я иду в спальню, придерживаясь рукой за стенку — меня все еще качает и я боюсь упасть.

С грохотом рухнуть на пол и перебудить весь дом.

Разбудить его, он встанет и начнет бегать вокруг меня, а потом бросится к телефону — вызывать «скорую».

Мне не надо никакой «скорой», я и так справлюсь со всем сама.

Я всегда справляюсь со всем сама, я сама пошла к Седому и сама имплантировала ему второй кубик.

И теперь сама должна расхлебывать все это.

То, во что вляпалась.

И не вчера, не сегодня — больше, чем восемь лет назад.

Я добираюсь до спальни, ноги почти не идут, мне хочется скорее лечь и накрыться одеялом. Мне хочется, чтобы было тепло и спокойно, и чтобы моя голова была абсолютно пуста. И тогда я смогу уснуть, а утром спокойно встать с кровати и думать, что мне делать дальше.

Потому что сейчас я все равно привязана к нему.

Он встает с места и идет к выходу из вагона.

К тому, центральному, что прямо напротив нас.

Поезд выезжает на очередную платформу, тормозит, а затем останавливается.

Двери открываются и мы выходим наружу.

Я подхожу к кровати и смотрю на то, как он спит.

Он опять перевернулся, теперь снова спит на спине.

И опять — безмятежно посапывая.

Хотя на самом деле он вновь едет на эскалаторе, а я — рядом с ним.

Какая–то игра в кошки–мышки, когда у одного из нас завязаны глаза, вот только у кого? У него или у меня?

Наконец–то я забираюсь под одеяло, глаза слипаются, ненавижу снотворное, потому что утром после него всегда болит голова. И приходится пить кофе. Не одну чашку, и даже не две.

Три, а то и четыре.

И лишь после третьей, а то и четвертой в голове что–то щелкает и все становится на место.

Туман рассеивается, мир становится кристально прозрачным.

Как только что вымытое весеннее окно.

И ярким, как весенняя листва.

Первая весенняя листва через начисто отмытое и насухо вытертое весеннее окно.

Он выходит на улицу, район мне совершенно не знаком.

Трамвайная остановка и дорога, полная машин.

Я сделала глупость, что выпила эту таблетку.

Мне так и не узнать, куда это мы едем.

Я засыпаю, головоногая тварь устраивается спать тоже.

Осьминог, кальмар, каракатица.

Каракатицу еще называют «чернильницей».

Осьминог — восемь ног.

Кальмар придает салату восхитительный вкус, нежный и с легким морским привкусом.

Он подходит к обочине и начинает ловить машину.

Стоит, подняв руку.

Солидный сорокалетний мужчина, торопящийся куда–то по делам.

Его жена выпила снотворное и сейчас забудется сном.

Легким и без сновидений.

А может, что и тяжелым, но тоже без сновидений.

Их мне хватило на эту ночь.

Хотя это все, что угодно, но только не сны.

Наконец он останавливает машину и садится рядом с водителем.

Я втискиваюсь рядом с ним, он хлопает дверцей, машина трогается с места.

И я засыпаю, а когда просыпаюсь, то его уже нет рядом. На часах полдевятого утра и слышно, как он возится в прихожей. Видимо, собирается уходить.

— Ты позавтракал? — спрашиваю прямо из постели.

— Прости, — говорю ему, — но мне пришлось пить снотворное, никак не могла уснуть.

— Закроешь двери сам или мне встать?

Он говорит «До вечера!», захлопывает дверь, слышно, как поворачивается ключ в замке.

Я опять плотно натягиваю на себя одеяло и вдруг понимаю, что он спустится сейчас в лифте, но не пойдет на стоянку.

Он выйдет из подъезда и пойдет к автобусной остановке.

Но я знаю и то, что машину он начнет ловить минут через сорок, а значит, я могу еще поспать.

По крайней мере, все то время, что он будет трястись в автобусе и ехать в метро.

Я удобнее устраиваюсь под одеялом и опять закрываю глаза, чувствуя необыкновенное облегчение от того, что ночная головоногая тварь со своими прилипчивыми щупальцами пусть даже на время, но куда–то убралась из моего тела.

Через сорок минут меня будит телефонный звонок.

Телефон стоит в большой комнате.

Большая комната, она же — гостиная.

Телефон звонит в большой комнате.

Телефон звонит в гостиной.

Дурацкая квартира, в которой все и всегда слышно.

Лучше жить в доме, но для нас это невозможно.

Или в другой квартире, с другими стенами.

Но и это дорого, лучше не думать.

Лучше вообще не думать, особенно сейчас.

Когда в большой комнате разрывается телефон, а голова пухнет со сна и от снотворного.

Я могу встать и дойти до телефона. Доползти, добрести, добраться.

Но у меня нет сил — отбросить одеяло, спустить ноги на пол, встать и сделать хотя бы шаг.

Я лежу, тупо уставясь в потолок и ничего не соображаю. Как с жуткого похмелья.

Или перетраха.

Срабатывает автоответчик, я хорошо слышу громкий голос мужа, отчетливо произносящий слова: «Мы не берем трубку, значит, так надо. Оставьте ваше сообщение после сигнала и мы перезвоним!»

Я ненавижу автоответчики, как ненавижу все механическое, автоматическое, искусственное, неживое.

За исключением того, что действительно облегчает жизнь: например, стиральной машины–автомата. Или микроволновки. Или миксера.

Миксером хорошо сбивать тесто на утренние оладьи.

Он любит оладьи на завтрак, хотя сегодня я даже не встала.

Его голос на автоответчике замолкает, сейчас должно щелкнуть, а затем раздастся сигнал. Отвратительное то ли гудение, то ли жужжание. Зуммер. З–з–з…

Женский голос спрашивает моего мужа.

Молодой женский голос.

Звонкий и энергичный.

Сейчас муж должен ехать в метро.

Если верить ночным снам или тому, что было вместо.

Видениям, иллюзиям, галлюцинациям.

Моим видениям. Моим иллюзиям. Моим галлюцинациям.

Но самое смешное в том, что мужа в метро нет. Это я знаю точно.

Как знаю и то, что он сейчас в офисе, куда добрался на машине.

То есть, выйдя из подъезда, он не пошел на автобус, а свернул на стоянку.

И иллюзии остались иллюзиями.

Вот только почему звонят домой, а не в офис?

Мне надо встать, но я лежу и слушаю незнакомый женский голос.

Молодой женский голос.

Бодрый и энергичный.

«Это Майя, вас просил позвонить Николай Александрович. А еще лучше — заехать. Спасибо!»

Незнакомая Майя повесила трубку, незнакомый Николай Александрович так и остался в ее тени.

Мне вдруг подумалось, что так могли звать убитую женщину с дискеты — Майя. А мужчину — Николаем Александровичем. Пожилого мужчину, проведшего с ней ночь.

Голова не отрывается от подушки, я ненавижу снотворное, я его ненавижу, он сидит в офисе и занимается тем, что что–то пишет на компьютере. И говорит с секретаршей. Секретаршу я знаю, она безопасна. Одна женщина рассматривает другую прежде всего с этой точки зрения. В ракурсе безопасности. Твоя безопасность зависит от того, насколько она опасна. Ты можешь задуматься и проиграть. Не заметить во время, проглядеть, проспать.